Род Калюжных: очертания научных судеб

«Тогда считать мы стали раны…». Эти лермонтовские строки, как ни парадоксально, можно отнести и к вызовам дерматологии. Ведь насчитывается свыше 2500 заболеваний кожных покровов и их придатков. Такая статистика значительно превышает интегралы других нозологических единиц, причем и клиника нередко выглядит глубоко драматичной. Патогенетически правильная диагностика и лечение подобных недугов – сложная научная и клиническая проблема. 

И эта проблема, и многие другие вопросы медицинского и немедицинского характера стали темой беседы с Лидией Денисовной Калюжной, видным исследователем и клиницистом в этой области, заслуженным деятелем науки и техники Украины, доктором медицинских наук, профессором кафедры дерматовенерологии Национальной медицинской академии последипломного образования (НМАПО) им. П. Л. Шупика (г. Киев). Отметим также, что отец Л. Калюжной, член-­корреспондент АМН СССР Денис Николаевич Калюжный, был известным ученым-­гигиенистом, ближайшим соратником крупнейшего организатора санитарного дела в Украине, основоположника коммунальной гигиены как науки академика АМН СССР Александра Никитича Марзеева. В течение ряда лет Д. Калюжный успешно руководил Институтом коммунальной гигиены, внеся значительный вклад в его стратегических направлениях и тенденциях.

–  Лидия Денисовна, высоко оценивая роль вашего отца в развитии медицинской науки и его призывное нравственное и деонтологическое влияние на вас, приходишь к выводу, что врачебная стезя была избрана вами целиком органично. Но как было на самом деле? Почему, казалось бы, привычные стереотипы нуждаются в нашем разговоре в корректировках?

– На самом деле решающую дорогу мы выбираем сами, и в этом смысле мой путь, я бы сказала, не складывался прямолинейно. Дело в том, что с детства я была увлечена рисованием, причем в моих работах находили поразительное сходство с их персонажами. Естественно, я в этом видела свое призвание, поэтому, окончив школу с золотой медалью, мечтала стать архитектором. Родители скептически относились к моей страсти, хотя не отговаривали меня от выбора. Однако Денис Николаевич попросил одного известного художника, с которым был знаком, оценить мои эскизы. С волнением я ждала его слов, а он резюмировал: способности, несомненно, есть, но не более того… И тогда я как бы сдалась – ​подала документы в Киевский медицинский институт. Но поставила условие – ​только не на санитарно­гигиенический факультет. Не могу определить точно, что меня отталкивало в отцовской специальности. Скорее всего, во мне, видимо, сразу же просто проявился интерес к чисто лечебной работе.

–  Итак, чертеж жизни был сделан, но ведь тяготение к рисованию, видимо, сохранилось?

– Иначе, наверное, и не могло быть. На лекциях, делая порой вид, что я внимательно слушаю, я склонялась над своим блокнотом, живописуя часто и однокурсников. Эти мои склонности не остались незамеченными. Когда на курсе избирали комсомольский актив, мне поручили выпуск стенгазеты. Все ее выпуски  я выполняла практически самостоятельно и, пожалуй, достаточно удачно. Однажды, еще на первом курсе, мне сообщили, что со мной хотят встретиться В. Гажиев и Ю. Шанин, уже преподаватели. Они руководили выпуском общеинститутской сатирической стенной газеты «Крокодил в халате». С робостью и смущением явилась я пред их очи в подвальное помещение административного корпуса КМИ. Мне предложили делать карикатуры для «Крокодила», и я охотно взялась за это. Темы, разумеется, избирала не я. Но по фотографии создавала тот или иной образ. Тексты и рисунки были в целом доброжелательными, авторы ограничивались в сатире в основном студенческим кругом. Как­то мне сказали: «С тобой хочет поговорить доцент Левковский на кафедре дерматовенерологии. Подойди, пожалуйста, в клинику». Встревоженная, я пошла в больницу (она именовалась тогда Октябрьской), отыскала кабинет Наума Марковича. Он стал укорять меня, что я в сатирическом плане изобразила черты заведующего кафедрой кожных и венерических заболеваний профессора Михаила Мефодьевича Кузнеца. Я возразила, что это был всего лишь абстрактный образ ученого с бородкой, призывающего аудиторию к вниманию, а самого профессора Кузнеца я никогда даже в глаза не видела. Как говорится, мы разошлись с миром. Я и не предполагала, что через два года приду к Левковскому с просьбой зачислить меня в студенческий кружок по его дисциплине. Но это получилось именно так.

–  Что же побудило вас, Лидия Денисовна, совершить такой неожиданный разворот в профессиональных предпочтениях?

–  Как всегда – ​вроде бы случайность, однако она стала прологом закономерности. Когда надо было впервые проходить практику, еще доврачебную, меня направили для этого в кожное отделение этой городской больницы. Медсестра, равнодушно взглянув на меня, дала шприц и велела ввести пенициллин одной из больных. В палате, помнится, было двенадцать коек, и все они были заняты. Укол предназначался для одной из пациенток, которая лежала у окна. Но у меня ничего не получилось: утолщенную и уплотненную кожу просто невозможно было проткнуть иглой. Причиной была склеродермия. Именно тогда я впервые осознала, насколько тяжелыми бывают дерматологические болезни, сколько они приносят страданий, пусть и достаточно редко приводят к быстрому неблагополучному финалу. Если хотите, во мне пробудилось и сострадание к подобным больным, и сочувствие к их мукам, стремление постигнуть их причины, чтобы правильнее лечить болезнь. Возможно, это и была искра моей будущей профессиональной жизни.

–  Но искру эту необходимо было еще и умело поддержать, чтобы не угас факел профессионализма и сострадательного отношения к больным…

–  Этим несравненным педагогом и оказался Наум Маркович Левковский. Он был тогда кандидатом наук, доцентом, а докторскую диссертацию защитил значительно позже. Педагогом он был уникальным – ​остроумный, обаятельный и в то же время требовательный. Кружок и практические занятия вел чрезвычайно интересно. Быть может, именно поэтому до сих пор длится мой дерматологический научный марафон….

–  Получив диплом с отличием и право на поступление в аспирантуру, вы, видимо, не колебались в выборе вектора своего будущего как специалиста. Но были, кажется, и препятствия?

–  Да, сложилось все не сразу. К моменту окончания мною института в 1962­-м была упразднена возможность немедленного поступления в аспирантуру на клиническую кафедру. Сразу после завершения учебы нужно было пройти практическую отработку на теоретических кафедрах. Это, впрочем, разрешалось. Искушению не поддалась… В состав желанной кафедры Киевского мединститута я, таким образом, не попала, но и в этом состояло, если вдуматься, предопределение. Некоторое время я трудилась в Институте геронтологии, который тогда только начинал свои большие планы, причем в отделе социальных аспектов геронтологии и гериатрии я, проработав всего 10 дней, почувствовала: исследования и построения такого рода мне совершенно чужды. Не сложилось и в Институте бактериологии и инфекционных заболеваний, в отделе вирусологии, при понятном научном благоприятствовании мне. Мне хотелось вести врачебный прием, совершенствоваться, постигать избранный предмет в структуре городского кожвендис­пансера, в известном киевлянам, да и не только киевлянам, пятиэтажном здании по ул. Саксаганского. Однако рядовой врачебной должности здесь не было. Но снова стрелки моих устремлений вдруг были переведены на должный путь: на базе диспансера был создан отдел физиологии и патологии кожи, однако под эгидой Института туберкулеза. Отдел был организован в связи не с туберкулезом, а с необходимостью решения проблемы аллопластики синтетических волос – ​после разработки Амосовым искусственного клапана сердца. Фактически в рамках диспансера я наконец и стала врачом­практиком, но в формальном подчинении туберкулезному институту.

Это была моя первая настоящая самостоятельная школа – ​и диагностического, и лечебного характера. На ее основе я и получила право на аспирантский пробег, в Киевском институте усовершенствования врачей (КИУВ, ныне – ​НМАПО), под руководством заведующей кафедрой дерматологии, моего главного учителя и вдохновителя, профессора Ксении Анисимовны Калантаевской. Ей я, бесспорно, очень многим обязана. Она увлекла новыми научными разработками со стремлением обоснованно судить о динамике патологического процесса. Кроме того, я всегда была на ее клинических разборах, с волнением готовила для них обоснование дифференциальной диагностики, выполняла задание Ксении Анисимовны по вычитке уникальных (и по сей день) монографий по морфологии и патологии кожи.

–  Здесь была защищена и кандидатская, и докторская диссертации, а затем, почти тридцать лет, вы возглавляли данную кафедру. Это, очевидно, один из самых значимых моментов в вашем становлении?

–  Коснусь более подробно докторской диссертации, защищенной в 1990 году, – ​она была посвящена проблематике атопического дерматита. Эта преимущественно детская и подростковая патология с компонентом аутоаллергизации остается крайне актуальной и сегодня. Поэтому 2 года тому назад я организовала и провожу при поддержке генерального директора Национальной детской специализированной больницы «Охматдет» Ю. Гладуша регулярную телевизионную «Украинскую школу атопического дерматита». Так получилось, что я защищала эту диссертацию на совете по аллергологии в Киеве, а не в Москве, где находился единственный Совет по дерматологии. В общем, это было полезным опытом в моем клиническом росте. Были опубликованы работы по этой тематике.

–  Как получилось, что именно вам было поручено по решению ректора тогда еще КИУВ руководство кафедрой детской дерматологии?

–  Для меня предложение фактически выделить научно такое направление стало неожиданностью. Если честно, на кафедре после ухода профессора Калантаевской начала складываться, если можно так выразиться, нервозная обстановка: два преподавателя обвиняли друг друга в безнравственных поступках, дело доходило до судебных разбирательств, куда, как свидетелей то защиты, то обвинения, вызывали и сотрудников кафедры. Чтобы разрядить обстановку, тогдашний ректор КИУВ М. Н. Умовист и поручил мне заведование. В принципе, такой опыт оказался для меня чрезвычайно полезным, я получила возможность более глубоко вникнуть в данную проблему. Этому способствовал и факт создания на Минском массиве новой дерматологической больницы, построенной по специальному проекту и отвечающей своему предназначению, в том числе и по противоэпидемическим слагаемым. С ее главным врачом Н. В. Турик, отличным специалистом, я как клиницист самым тесным образом сотрудничаю.

–  Но следующий руководитель, уже КМАПО (то есть Киевской медицинской академии последипломного образования), В. Н. Гирин принял решение воссоздать в прежнем формате традиционную кафедру дерматологии. Так, можно сказать, все возвратилось на круги своя?

–  Что ж, и это был интересный период в моих исканиях. За последние годы увидели свет десять моих монографий, среди них: «Болезни волос», «Заболевания кожи лица и красной каймы губ», «Заболевания придатков кожи», «Заболевания кожи у женщин», учебник «Детская дерматовенерология», «Атлас заболеваний кожи у детей», «Наследственные заболевания кожи».

–  Ваши книги проиллюстрированы множеством совершенно уникальных фотографий. В чем состоит их значимость?

–  Дерматолог обязан видеть и наблюдать, это прежде всего визуальная специальность. Дерматоскоп (он сейчас чрезвычайно популярен по разным причинам, в том числе коммерческим) помогает лишь в том случае, если врач обладает опытом. Этому учат и мои книги. В них включены сделанные мною лично снимки вариантов патологии редких и тяжелых дерматозов. Я все это не рисую, хотя могу это делать, а фотографирую. Со­временная аппаратура, плюс использование компьютерного анализа и интерпретации таких данных, – ​более объективный путь. Своим научным и практическим опытом всегда с радостью делилась: под моим руководством защищено 3 докторские и 35 кандидатских диссертации. И последняя моя радость – ​моя внучка Анастасия, можно сказать, пошла по моим стопам – ​защитила магистерскую работу, а сейчас обучается в аспирантуре по дерматовенерологии. Главное в дерматологии – ​сложности клинической диагностики, которым следует учиться всю жизнь.

–  Мы ведь говорим о династии Калюжных. Поэтому не можем не вспомнить о ваших замечательных родителях.

–  Отец, когда он был лишь начинающим санитарным фельдшером, отвечавшим, в частности, за эпидемическую безопасность железнодорожного узла а Харькове, случайно встретился с моей мамой, Александрой Павловной Залогиной, и влюбился в нее с первого взгляда. Затем была учеба в Харьковском мединституте, научное сближение с А. Н. Марзеевым. В 1925 г. они стали мужем и женой. О маме, интеллигентнейшей женщине, экономисте по образованию, человеке с широкими культурными интересами, безукоризненно нравственном, я вспоминаю и буду всегда вспоминать с нежностью и любовью. Хочу рассказать такую историю. Подполковник медицинской службы Д. Н. Калюжный сыграл огромную роль в приостановке в освобожденном в мае 1945 года концлагере Терезин смертоносной и для уцелевших узников, и для населения европейских стран эпидемии сыпного тифа. В то время возглавляемая отцом фронтовая санэпидлаборатория некоторое время размещалась в Вене. Нам с мамой (мне тогда не было еще и семи лет) удалось к нему приехать. Сотрудницы лаборатории, австрийки, были поражены маминой красотой, манерами, интеллигентностью. Мама была папиной звездой, пережив его на двадцать лет.

–  В вашем рассказе должен непременно встать и образ вашей любимой старшей сестры Любови Денисовны Калюжной, известного ученого-­микробиолога.

–  В период нашей незабываемой поездки в Вену Люба (а она родилась в 1927-­м) была студенткой Харьковского мединститута, так что ей не удалось поехать вместе с нами. Со студенческой поры она увлекалась микробиологией, ее наставником был видный микробиолог профессор В. С. Деркач. На его кафедре началось ее становление как ученого. Судьба сложилась так, что наша семья вскоре переехала в Киев. А. Н. Марзеев, видя в моем отце своего преемника, добился его демобилизации и направления в Институт коммунальной гигиены. Пришлось уехать из Харькова и Любови Денисовне. В течение многих лет она, кандидат медицинских наук, доцент, руководила в Институте эпидемиологии и инфекционных болезней имени Л. В. Громашевского одним из ведущих микробиологических отделов, сосредоточившись на проблемах резистентности к антибиотикам и ее преодолении. Ученица профессора А. Б. Черномордика, она покинула нас в 2007 г. Ее две дочери, уже следуя семейной традиции, не искали другой судьбы, кроме медицины. Старшая, доктор медицинских наук Ольга Владимировна Бердник, возглавляет отдел популяционных исследований в Институте общественного здоровья. Ее сестра, Татьяна Владимировна Голубчикова, – ​прекрасный педагог, читает гигиенический курс в 1-­м Медицинском колледже и в Национальном медицинском университете имени А. А. Богомольца.

–  Не так давно, в связи с 30-­летием Чернобыльской аварии, я, на этот раз творчески, встретился с вашим сыном, доктором биологических наук Вадимом Витальевичем Чумаком. В Национальном научном центре радиа­ционной медицины (ННЦРМ) он руководит лабораторией дозиметрических исследований. Ряд его научных положений выдвинут и реализован впервые. Получается, и Вадим продолжает развивать медицинское кредо династии Калюжных?

–  Вы правы – ​действительно через всю нашу семью проходит некая непрерывная научно­творческая линия. Однако я должна уточнить: Вадим по образованию не медик, а физик. Он воспитанник радиофизического факультета Университета имени Т. Г. Шевченко. Когда после катастрофы на ЧАЭС был создан НЦРМ (тогда он еще не носил статуса национального), Вадима пригласили туда И. Лихтарев и А. Романенко – ​ведь специалистов этого профиля в Украине катастрофически не хватало. Так что область научных интересов сына включает в себя физику, радиологию, биологию и медицину.

Тут нужно подчеркнуть: Вадим, как и все мы, с огромным уважением относится к подвигу, совершенному его дедушкой – ​Денисом Калюжным, в нацистском концлагере Терезин, располагавшемся на территории Чехии. За свой вклад в спасение тысяч людей, охваченных кахексией и инфекционными эпидемиями, отец был удостоен высшей государственной награды, которую ему вручил президент Чехословакии Людвиг Свобода. Еще будучи студентом, Вадим, во время практики в ЧССР, приехал в Терезин. чтобы убедиться, что доктора Калюжного тут помнят. Спустя несколько лет в этом лагере смерти побывали и я, и семья Вадима.

–  Мне думается, Лидия Денисовна, рассказанная вами семейная повесть – ​это скорее роман, с той разницей, что все повороты судьбы, трудные испытания и важные решения не вымышленные, а реальные.

–  Если так, мне радостно, что словесный портрет моей семьи удалось нарисовать как можно более достоверно. Есть выражение: слово лечит и утешает. Только из слов можно соткать материю нашей личной и общей памяти. В завершение мне хочется сказать, что в той области, в которой я работаю, а именно в дерматологии, – ​есть еще достаточно много «белых пятен», и не только в буквальном, но и в образном значении. Я могла бы многое рассказать обо всех проблемах и перипетиях, с которыми приходится сталкиваться чуть ли не еже­дневно, – ​я ведь в течение нескольких лет была главным дерматовенерологом МЗ УССР и Украины, и тут были свои трудности и вызовы…

Подготовил Юрий Виленский